Русские лгуны - Страница 3

Раз его благодетель Саврасов на одной из своих осенних охот убил лисицу с черным хвостом. Можете себе представить, как это подействовало на его гордую и самолюбивую душу! Со шкурой этой лисицы он стал по всем ездить, всем ее показывать. «Видали ли вы это?» – говорил он, повертывая свой трофей перед носом почти каждого, и всякий благоразумный человек, разумеется, придавал удивленное выражение своему лицу и говорил: «Да, да».

Случилось, что около того же времени Вакорин зашел к исправнику, с которым он состоял в близких отношениях уже по случаю рыбной ловли, так как всегда доставлял ему отличных для удочки червяков, а когда сам ходил с ним зимою удить, так держал и отогревал этих червяков у себя во рту.

Смиренно поклонясь хозяину и гостям его (у исправника в это утро было человек несколько из дворянства), Вакорин в своем длиннополом сюртуке уселся в уголку и, положив руки на колени, стал улыбаться своей доброй улыбкой всякому, кто только на него взглядывал. Хозяин, наконец, заметил его одинокое положение и обратился к нему:

– Петруша, что ты там все сидишь? Поди выпей водочки!

Вакорин скромно встал, подошел к закуске, несмелой рукой стал наливать себе рюмку. В это время двери с шумом растворились, и в гостиную вошел Саврасов с лисьей шкурой в руках.

– Как вы это находите? – обратился он прямо к хозяину и ни с кем почти не кланяясь.

– И слов уж не нахожу, как это выразить! – отвечал тот, раболепно склоняя голову перед гостем.

– Во всем европейском ружейном мире в десять лет один такой выстрел бывает! – сказал Саврасов.

На этот разговор их Вакорин, не допив еще рюмки, отвел от нее свои кроткие глаза и проговорил довольно громко:

– Каждый год по три таких штуки бью!

Хозяин уставил на дерзкого удивленные глаза, а Саврасов сначала только попятился назад.

– Как, ты бьешь каждый год по три? – проговорил он, не могши еще прийти в себя.

– Бью-с! – отвечал, покраснев, Вакорин.

– Бьешь? – проговорил опять Саврасов.

– Бью-с! – повторил еще раз Вакорин.

– Бьешь? – заревел уже с вспыхнувшим, как зарево, лицом оскорбленный честолюбец и схватил Вакорина за шивороток.

Хозяин и гости подбежали к ним.

– Ну, полноте, бросьте его! – унимали они Саврасова.

– Дурак! Ну, где ты бьешь? – увещевал Вакорина исправник.

– Бью, батюшка, – повторил он и тому.

– Господа! Возьмите его у меня; иначе я его задушу! – сказал Саврасов, отбрасывая от себя Вакорина.

– Что хотите, то и извольте делать, а что бивал, – не унимался бедняк, утирая с лица катившийся пот.

– Ну, так пошел же вон! – крикнул на него уж и хозяин, выведенный из терпения такою ложью.

– Я уйду, сударь, уйду! – говорил Вакорин и пошел.

– Я тебе теперь, каналья, кости оглоданной не дам, – вскричал Саврасов, выбегая вслед за ним.

– И я тоже, и я! – повторял хозяин.

Вакорин бледнел, делал из лица препечальнейшую мину.

В лакейской его стал было даже лакей уговаривать:

– Полноте, Петр Гаврилыч, потешьте господ; скажите, что неправду сказали.

– Что мне тешить-то? Бивал сколько раз! – отвечал ему Вакорин.

Лакей на это не стерпел и плюнул.

– Фу ты, господи боже мой! – проговорил он.

Господа между тем рассуждали о наглом лжеце в гостиной.

– Каков каналья, а? Каков? – кричал Саврасов на весь дом.

Его мелков самолюбьишко было страшно оскорблено. Недели через две он по наружности как бы и простил Вакорина, стал даже принимать его к себе в дом, но в душе питал против него злобу. Раз… это уж было у самого Саврасова, тоже собралось дворянство, в том числе два брата Брыкины. Еще покойный отец этих господ рассказывал, что поехал он однажды ночью через Галичское озеро – вдруг трах, провалился в прорубь; дыханье, разумеется, захватило; глаза помутились; только через несколько секунд дышать легче – глядит, тройка его выскочила в другую прорубь – и полнехоньки сани рыбы зачерпнулись в озере. Другой раз заговорили о храме Петра в Риме. «Что это такое за важность этот храм! – воскликнул Брыкин. – Говорят, велик он очень! Вздор! Велик сравнительно, потому что вся-то Италия с нашу губернию. Ну, а как наша матушка Россия раскинулась, так что ни построй, все мало. Вот у нас приход или, лучше сказать, приходишко; выстроили церковь – так псаломщик за всенощной с клироса на клирос на жеребенке верхом ездил».

– Батюшка! – воскликнул при этом укоризненно даже один из сыновей.

– А длина церкви велика ли? – спросил кто-то из слушателей.

– Длина? – отвечал несколько опешенный замечанием сына старик. – Длина сажени три.

Так он врал, и все его слушали и даже почти верили ему, потому что тысяча душ была у него. Сынки тоже пошли по нем. В настоящее собрание один из них рассказывал: «Стали, говорит, мы спускаться с Свиньинской горы, – ведь вы знаете, это стена, а не гора… что-то одна из лошадей плохо спускала – понесли. Заднее колесо заторможено было – однако, пи, пи, пи! – ничего не помогает; я, делать нечего, говорю брату – мы с ним сидели на передней лавочке, а жены наши на задней: „Давай, говорю, тормозить передние колеса;“ нагнулись: я на одну сторону – он на другую, взяли колеса в наши лапки – на один камень колесо наскочит, на другой – в рытвину сухую попадет; смотрим, лошади наши уж не несут, а везут коляску».

– И я заторможу колесо, – отозвался вдруг черт знает с чего и для чего Вакорин, тоже тут присутствовавший.

Глаза хозяина загорелись бешенством.

– Ты затормозишь? – спросил он.

– Я-с.

– Да ты, каналья, не только коляску, а одну лошадь на беговых дрожках обеими твоими скверными руками и ногами не остановишь! – прошипел он.